Четвертую неделю Кирилл Балахонов на свободе. Он много гуляет по Вильнюсу и листает новости — наверстывает все то, что пропустил, пока был за решеткой. Молодой человек — один из 14 заключенных, которых освободили вместе с Сергеем Тихановским. Силовики ворвались в его дом, когда ему было 18 лет. Произошло это, по словам парня, потому что он «хотел помочь Украине». О том, каково это — проснуться под дулом пистолета, а также пройти через допросы и колонию, он рассказал «Зеркалу».
Кирилл Балахонов, 21 год. Родом из Буда-Кошелево. Молодого человека судили по двум уголовным статьям: ст. 361−1 (Создание экстремистского формирования или участие в нем) и ст. 361−4 (Содействие экстремистской деятельности) и приговорили к 3,5 года колонии. На свободу молодой человек должен был выйти в ноябре 2025-го.
На сайте BYSOL для Кирилла открыт сбор. Чтобы поддержать парня, перейдите по ссылке.
«Ребята, с кем это обсуждал, говорили о войне вскользь. Ну идет и идет — все»
— За два месяца до начала войны, 25 декабря 2021-го, вам исполнилось 18 лет. Какой была ваша жизнь в тот период?
— Учился на третьем курсе Гомельского машиностроительного колледжа. Специальность «системы автоматизированного проектирования». По знаниям там всего давали по чуть-чуть: программирование, веб-дизайн, тестирование, защита компьютерной информации, кибербезопасность. А дальше человек уже сам выбирает, что ему нужно. Я хотел быть веб-дизайнером. Думаю, если бы еще чуть-чуть побыл на свободе, уже бы где-то работал.
— В вашей истории поворотным моментом стало начало полномасштабного вторжения России в Украину. Как вы это восприняли?
— Надо взять во внимание, что я сильно люблю Украину, хотя у меня там никого нет. Собирался туда переехать, мечтал жить в Мариуполе. Просто однажды увидел этот город, и он меня зацепил. Когда исполнилось 18 лет, сразу подал анкету в «Азов» (украинское военное подразделение, сейчас входящее в ВСУ. — Прим. ред.), хотел там служить.
— Неожиданный поворот.
— Мне нравится военная отрасль. Увидел в интернете их работу, курсы БКБП (базовый курс боевой подготовки), рекрутинг. Смотрю, все бородатые, в татуировках, и решил — хочу туда. Усиленно занимался спортом, чтобы пройти весь курс, но когда подал анкету, получил отказ из-за беларусского гражданства.
Перед началом войны я два-три раза в неделю ездил из Гомеля, где учился, домой в Буда-Кошелево. Видел, сколько техники на вокзале областного центра, ее передвижение. Понимал, это точно не учения, будут какие-то маневры. Стал смотреть снимки со спутников, читал, что публиковала американская разведка.
Первые три дня после начала войны у меня был шок. На тот момент в колледже за пропуски лабораторных без уважительной причины ввели оплату, поэтому на занятия ходил. Но состояние было такое, что сидел, смотрел в одну точку и ничего не делал. Другие ребята, с кем это обсуждал, говорили о войне вскользь. Ну идет и идет — все. Хотя над Гомелем летали самолеты, ездила техника, по трассе, что идет рядом с колледжем, привозили раненых. Такое состояние, как у меня, замечал только у некоторых преподавателей. Чувствовал это по их вялости. Человек приходит на урок с мыслями: «Делайте что хотите, только меня не трогайте».
Чтобы хоть как-то помочь Украине, в марте 2022-го стал делать ролики в TikTok. В них рассказывал о войне, полке Калиновского. Отдавал себе отчет, что это небезопасно и за такое могут посадить, но как-то сильно не переживал. Ведь каждый день в Украине кто-то умирает, в сравнении с этим получить срок не так страшно.
То, что делал аккаунт, не афишировал. Ходил в колледж и после занятий, а иногда и во время, монтировал видео. В кадре никогда не показывал лицо, понимал, что иначе придут быстренько. Безопасность продумал слегонца. Аккаунт был зарегистрирован не на беларусский номер, симку купил в интернете.
До августа, когда канал заблокировали за разжигание ненависти, на нем точно было 50 тысяч подписчиков. Просмотров ролики набирали до 200 тысяч.
— Вас задержали за то, что вы были администратором закрытого чата «Саюз беларускага нацыянальнага шчыта», который осенью 2022-го МВД признало экстремистским формированием. Как вы туда попали?
— В середине весны 2022-го мне написал TikTok-аккаунт и предложил вступить в телеграм-группу единомышленников. Я согласился и оказался там пятым или шестым. Это была чат-переписка, где сидели люди, которые вели TikTok, и те, кто что-то хотел делать. В общем, суть — как-то противостоять действиям в России. Здесь мы обсуждали, кто что выкладывает в TikTok или телеграм-каналы, изготавливали листовки, стикерпаки, стикеры. Кто-то, допустим, скидывал рецептуру коктейля Молотова или как можно поджечь релейный шкаф на железной дороге.
— Не страшно было сидеть в таком чате?
— Мне нет. Лично я никого на тот момент там не знал, возраст людей — тоже, потому что никого туда не добавлял. Делал это «подельник», который, насколько знаю, до сих пор сидит. Он включал всех подряд, поэтому в один момент к нам попал и сотрудник ГУБОПиКа. Я имел права администратора чата, поэтому меня обвиняли в руководстве. Права мне просто выдали, но я об этом никого не просил. Всего там общалось 35 человек.
«Решил, если скажу, что мне кажется, что за мной следят, это будет какая-то фигня»
— За неделю до вашего задержания «Саюз беларускага нацыянальнага шчыта» признали экстремистским формированием. Как вы жили эти семь дней?
— Так и жили, никто об этом не знал. Про то, что чат признан экстремистским формированием, мне сказали только в ГУБОПиКе. Отреагировал спокойно, понимал, что в тюрьму сяду — ну и ладно.
За неделю до задержания появилось ощущение, что за мной следят. На тот момент я учился на четвертом курсе (в июне 2023-го должен был закончить колледж) и проходил практику в Буда-Кошелево. Ходить на нее практически было не нужно, поэтому вел ночной образ жизни. Спал до 12.00, потом полдня работал над курсовой и пару часов перед сном прогуливался. Любил ходить с часу до трех ночи.
Как правило, в это время такой маленький город, как наш, замирает. Сильно напрягало, что возле меня всегда курсировала одна и та же машина. Например, свернул в парк, вижу — она на парковке. Пошел прогуляться в другом месте — во дворе стоит, ждет. Дежурила ли около дома днем? Не знаю, в это время никуда не выходил и в окно не смотрел. Первый раз заметил ее в конце октября, последний — пятого ноября, а восьмого меня задержали.
Когда эта машина появилась, понимал: надо сваливать из страны — что-то происходит, и я, скорее всего, сейчас сяду в тюрьму (смеется). Но не успел.
— Вы так рассказываете, будто это смешно, но это не смешно.
— Мне не было страшно. Из-за учебы и прочих личных моментов у меня нервотрепки были такие, что ничего уже не удивляло. Но я думал о том, чтобы что-то делать. Стал узнавать, как в Польшу свалить. Планировал попробовать по рабочей визе, но ее ожидание занимало много времени. Меня это не устраивало. Размышлял, что надо к кому-то обращаться, но решил, если скажу «кажется, за мной следят», это будет какая-то фигня. Хотя позже, когда изучал материалы дела, убедился: я был прав. Потому что первый адрес, на который они поехали, оказался именно тем, где я находился перед задержанием. Просто за день до этого его покинул и вернулся к родителям.
— Что чувствовали, когда видели слежку?
— Начинаешь думать, где косякнул, что меня нашли.
— Как вас задержали?
— В 7.30 утра родители открывают дверь, влетают «маски-шоу». Я сплю, слышу топот тяжелых ботинок. Поворачиваю голову — сзади силовик со щитом и пистолетом, за ним напарник с пистолетом-пулеметом. Руки за спину — и все.
Это была гомельская группа захвата и двое в штатском. Один сотрудник ГУБОПиКа. Второй — не знаю. Подняли, надели наручники, спросили фамилию, имя, отчество, где проживаю. Обыск провели, дали одеться, все проходило лояльно. Они даже со мной не разговаривали, забрали телефон, ноутбук, пароли, посадили в машину. Между собой обсуждали, как будут меня, пристегивать. Один предложил: «Давайте постелем вместо ковра». Другой ответил: «Ай, пусть сидит, как по протоколу должен».
Посадили, ремень пропустили через наручники (руки были пристегнуты спереди) и повезли. Говорили: «Нацист, бандеровец» и все такое. Спросили, сколько мне платили за это. Ответил, что никто ничего не платил. Сказали: «Проверим». Все, больше я с ними не пытался вести диалог. Ехали мы три — три с половиной часа. Весь тот день я ничего не ел, но и не хотелось.
«Следователь показал, что в статье за это от трех до семи. Не пятнадцати, как говорили в ГУБОПиКе, уже легче»
— Что было дальше?
— Сначала меня привезли в 10-е управление ГУБОПиКа. Посадили, перестегнули наручники за спину. Прикинул, наверное, будут бить. Думаю, ладно, ничего уже не сделать, главное как-то держаться и в ответ не ляпнуть ничего, чтобы еще какую-нибудь статью не возбудили. Сидел, ждал, ждал. Пришли, сказали в грубой форме, что мне хана и будет х**ова туча статей. Думаю, тоже мне новость.
Руководитель их группы стал перечислять: «У тебя может быть терроризм, госизмена, шпионаж…» В телефоне нашли фрагменты переписки с полком Калиновского и людьми, которые воюют в Украине, анкету, что подавал в полк «Азов».
— В ГУБОПиКе как-то учли ваш возраст?
— Когда спрашивал у начальника их группы, почему меня так задерживали, он ответил: «Вдруг ты вышел на связь с СБУ и у тебя где-нибудь уже огнестрельное оружие лежало». Сказал, после Андрея Зельцера они ко всем так ездят.
Меня не били, хотя по лицу одного из сотрудников понимал: если бы ему дали добро, он бы меня там просто расстелил. А так только словесно [окскорбляли]. Обсуждали, кто на кого напал (речь о России и Украине. — Прим. ред.). Спросил, как они меня нашли, было интересно, к чему имеют доступ, но ничего вразумительного не сказали. Понял, что они этим не занимались.
Думаю, к тому факту, что меня не трогали, возраст отношения не имеет. Первую пачку — семерых парней из нашего чата — задержали примерно в одно время и привезли в ГУБОПиК. Видел, как выводили моего «подельника». Он весь избитый был. Не знаю, это сделали во время задержания или здесь. Видимо, у них все от случая к случаю. Когда во время судов пересекался с другими парнями по делу, узнал, что двоих избили, кого-то во время поездки мутузили. Меня и еще одного не тронули.
— Судя по вашему рассказу, вы были достаточно спокойны. Как силовики на это реагировали?
— Им тоже было без разницы. Вообще гомельская группа захвата хотела меня побыстрее сбагрить, чтобы домой поехать. Им не нравилось, что приходится со мной тусоваться. А губопиковцы были заняты своими делами и бегали из кабинета в кабинет. В какой-то момент в том, где я находился, собрались сразу 12 сотрудников и слушали, как мы с их самым главным вели диалог.
Насколько понял, по протоколу меня сначала должны были отвезти в Следственный комитет. Там допросить, а оттуда забрать в ГУБОПиК. Но так как в Минск мы приехали, когда в СК был обед, маршрут поменяли.
— Что было в СК?
— Ждали, пока приедут бесплатные адвокаты. Приехали, консультации — и допрос. Адвокат посоветовал, чтобы пока не говорил ничего сверх того, что им нужно.
Следователь пришел, сказал: «Я пока даже с твоим делом не ознакомился. Не знаю, что там у тебя. Вижу руководство экстремистским формированием». Показал, что в статье за это от трех до семи. Это не 15, как говорили в ГУБОПиКе, уже легче.
Допрос у меня был короткий. Я человек немногословный, поэтому отвечал «да» либо «нет».
Затем сняли шнурки, пирсинг. Наручников на всех не хватило, поэтому мне моими же шнурками замотали руки, и я ждал в коридоре, пока допрашивали остальных. Освободились мы к девяти вечера. Меня и еще одного «подельника» повезли на Окрестина. Остальных — в другие места.
В ИВС сразу вырубился. Следующий день тоже почти весь проспал. 10 ноября (меньше чем через 48 часов) меня перевели в СИЗО на Володарского. Там был почти год. Сразу там казалось тяжковато, потому что очень много косячил в бытовых вещах. Не привык что-то делать руками. Например, подметать. Уже ведь есть роботы-пылесосы. Но адаптировался быстро.
«Вся система ШИЗО так построена, чтобы ты страдал»
— Вас осудили на 3,5 года, и в октябре 2023-го вы приехали в ИК-1 в Новополоцк. Здесь обращают внимание на возраст? Я так понимаю, вы были одним из самых юных сидельцев.
— Самый юный из всех, кого знал. Но вообще в зоне нет возраста, там все равны. Да и молодняка много сидит.
По моим наблюдениям, «политические» разбиты по лагерям. Одна группа — старосидельцы, кто с 2020–2023 там. Мы в одной кучке тусовались. Вторая — те, кто заезжал в 2024-м, 2025-м.
Сотрудники колонии относились ко мне безразлично. До того как мне оставалось семь месяцев, никуда не влезал, и окружение было нормальное, которое не сдавало. Потом меня перевели во второй отряд, и я быстро понял, что такое «крыса». В итоге меня закрыли в ШИЗО, чтобы дать понять: «Угомонись».
— Расскажите об этих семи месяцах до освобождения.
— Где-то в этот период я посчитал, что по ст. 411 УК (Злостное неповиновение требованиям администрации) срок мне уже не успеют дать, и начал забивать болт. На промзоне мог поваляться, поспать, позагорать. Мог снять с себя шапку, клифт (верхняя часть робы. — Прим. ред.). «Контрики» (контролеры, сотрудники администрации. — Прим. ред.) подойдут: «Поедешь на ШИЗО». Отвечаю: «И так буду освобождаться из ШИЗО». И все — ушли.
В это время я готовился к освобождению — пальцы веером. У меня были замечания за то, что с «политическими» собираюсь, разговариваю, обсуждаю политику. В письмах иногда мог написать, что меня цепляло. На обязательных просмотрах высказаться нелестно о власти. Допустим, смотрели инаугурацию (речь об инаугурации Александра Лукашенко, которая проходила 25 марта 2025 года. — Прим. ред.). И там была реплика: «Беларусы приходят поприветствовать президента». А на кадре — никого. Я от этого заржал на всю комнату, и потом мне это вспомнили. Такого накопилось — и меня закрыли на семь суток. Сказали, станешь дальше попадаться, будешь ездить по 15.
— Сколько раз вы находились в ШИЗО?
— Один, в марте 2025-го. Формально за разговор на профучете. Зам по РОР (заместитель по режимно-оперативной работе, второй человек в колонии после начальника. — Прим. ред.) «стрельнул» по камере, что я общался с белобирочником (обычным осужденным. — Прим. ред.). На нас двоих написали рапорта, это был мой второй за год. Первый составили за пять месяцев до этого за то, что с кем-то не поздоровался. В итоге я поехал в ШИЗО, а второй человек получил дополнительную уборку.
В то время в изолятор попало много 10-го профучета (заключенные, которые стоят на учете за «экстремизм». — Прим. ред.). В нашем отряде, наверное, человек семь. Всех подставили.
— Как прошли для вас эти семь дней?
— Спал и думал. По ПВР (Правилам внутреннего распорядка. — Прим. ред.) спать нельзя, но никто до этого не доколупывался. Хотя, если тебе надо продлить содержание, то поводы найдут.
Вся система ШИЗО так построена, чтобы ты страдал — и морально, и физически. Во-первых, пайка урезана, и, когда ешь, нет чувства насыщения. Во-вторых, там постоянно холодно. В камере у меня было открыто окно, и его не получалось закрыть. Оно специально было подперто.
На время там выдают спецробу — штаны и клифт, тапки и носки. Клифт короткий, поэтому, если попытаешься натянуть на голову, чтобы прикрыть шею, оголяется спина. И тебя в любом случае продувает, как ни крути. Ближе к подъему, где-то часа в четыре, просыпаешься, потому что тебя колотит.
К слову, за период, пока сидел, режим только «подкручивали». Например, в какой-то момент время душа сократили. Когда заезжал, на него на промзоне давали час, а сейчас 30 минут, хотя людей стало больше. Недавно из-за того, что был типа побег, запретили подниматься до пяти утра, чтобы умыться и прочее. После отбоя только в 23.00 можно встать с постели по своей надобности, то есть целый час нельзя.
— Что за «типа побег»?
— В июне человек делал ночную уборку на лестнице. По-моему, ему дали дополнительную. В какой-то момент он, наверное, понял, что ему чуждо этим заниматься. Спустился на первый этаж, вышел из барака и стал взбираться на забор с колючей проволокой. По нему начали стрелять, он испугался и полез обратно. Говорят, неадекватный, потому что у него был срок меньше года, а сейчас на него заведут дело за побег.
«Отдавал себе отчет, что сяду, и не чувствовал себя угнетенным»
— Вы сказали, в колонии много молодежи. За что они сидят?
— По моим наблюдениям, много сидит по ч. 4 ст. 328 УК (Незаконный оборот наркотиков). Ну и мошенники, и мелкие хулиганы. С молодняком почти не контактировал, нам было не по пути, разные интересы. У них там гулянки, а я о будущем страны заботился.
Из «наркоманов» (так Кирилл называет осужденных по ст. 328. — Прим. ред.) общался только с теми, с кем был в СИЗО. Хотя часть из них тоже задержана по беспределу. Был человек, у которого в уголовном деле сто страниц, а ему дали 12 лет. У меня, например, было шесть томов.
— В СИЗО и колонии не было ощущения, что время проходит зря?
— Не особо, я отдавал себе отчет, что сяду, и не чувствовал себя угнетенным. Каждый день думал, что я тут просто существую, а в Украине кто-то погибает от попадания ракет. Тем более здесь познакомился с людьми, с которыми в обычной жизни мы бы даже не пересеклись. Например, в СИЗО это были адвокаты, которые в 2020-м защищали людей по «административкам». С Кузнечиком (Андрей Кузнечик — экс-политзаключенный. — Прим. ред.) с «Радио Свобода» в соседнем отряде в колонии жил.
— Пытались что-то учить, читать?
— За время заключения прочел больше ста художественных книг. Поначалу также брал книги по программированию, читал. Потом понял, без компа это бессмысленно. Я не могу понажимать, посмотреть, как оно работает, и стало неинтересно.
В колонии мне нужно было сидеть два года чистыми. Через год начал учить английский, так как понимал — буду валить из страны. Хотя иностранный, как и все языки, кроме русского и беларусского, в ИК были запрещены.
— Как это?
— Как мне рассказывали, запрет ввели летом 2022 года. Это объяснялось тем, чтобы заключенные не учили «вражеские» языки. До тех пор как книги с произведениями и самоучители сказали сдать, люди их в лавках покупали (их заказывали заранее — раз в полгода приезжал книжный магазин). После, если бы какие-то материалы нашли, могло быть ШИЗО. Но все равно среди обычных осужденных они в единичных экземплярах оставались. Мне несколько попало, плюс у кого-то были тетрадки со словами, брал, садился в уголке и переписывал, чтобы никто не видел. Тут главное понимать, в какой секции «крыса», и, когда этот человек присутствует, стараться делать меньше движений.
Но вообще, мне было все равно, если бы у меня их нашли.
— Как время, проведенное в СИЗО и колонии, отразилось на вашем характере?
— Стал более замкнутым, перестал к себе других подпускать. Насмотрелся, как люди одну передачу между собой делили, а потом оказывалось, что один из них на протяжении нескольких лет сдавал другого.
Когда начались помилования, тоже много моего окружения срезалось, потому что я был против этого всего. На этом фоне конфликтовал. Считаю, если пишешь, предаешь свои взгляды.
— Но у людей разные ситуации бывают.
— В основном писать на помилование вызывают тех, у кого ничтожные сроки. У меня не было вопросов к людям, которые… Вот у человека остаток — три года, он всех собрал, сказал: «Так и так. У меня жена — инвалид, за ней некому присматривать». К нему никаких вопросов. А когда кто-то втихую составил прошение и говорит, что такого не делал, кричит, что его закроют на ШИЗО, а потом с вещами уходит домой, а у него остаток — месяц до освобождения… Такое себе отношение к подобным людям. Я таких презирал.
— Вы очень принципиальный.
— Я не могу предать принципы. Это то, что у меня осталось. На самом деле после освобождения у меня не так много чего и осталось. Знакомых, друзей почти нет. А те, что были, боятся выйти на связь.
— Каково это?
— Не знаю, мне безразлично, потому что это показывает то, кто ты есть на самом деле. Я не держу вокруг себя трусов, потому что на них нельзя положиться.
«Сделал то, что должен был, чтобы как-то помочь украинцам»
— Было ли предчувствие, что вас освободят?
— Нет. Зам по РОР, он же мой куратор по профучету, за пять месяцев до освобождения дергал к себе на разговор. Спрашивал: «Где будешь жить после освобождения?» Я еще подумал, что-то не то.
— На помилование написать не заставляли?
— За год до освобождения вызвал опер — оперативный сотрудник. Расспрашивал про дело, спросил: «Будешь писать?» Ответил: «Не буду, мне не в чем раскаиваться». Сказал: «Иди тогда». И больше не дергал.
Единственное, когда начали говорить про помилования к 3 июля нынешнего года, профучет стали опрашивать, готовы ли они на это пойти. Интересовались даже у тех, кто только заехал с карантина, но писать никого не заставляли. В то же время были те, кто по три раза обращались и до сих пор не вышли.
— Что дальше планируете? Работать или поступать, колледж вы не закончили.
— Большая проблема, что мой аттестат в колледже, а без меня его не отдают. Поступить в литовское учебное заведение без него нельзя. Плюс из-за того, что сейчас сталкиваюсь с таким потоками информации, я, скорее всего, учебу не выдержу психологически. Иногда новости читаешь — перегружается мозг.
К тому же, как понимаю, тогда у меня пропадет возможность работать, а надо как-то зарабатывать. Вообще, очень много нюансов, которые приходится решать.
— Не жалеете, что с вами все это случилось?
— Нет, я сделал то, что должен был, чтобы как-то помочь украинцам.
